вертерная страдалица (ц) Пчелогрыз
Тонкие плети веток черной сетью ограждали сизое от рассвета небо. Треснувшее от натуги солнце жидко и безнадежно рассеивало зимний сумрак, цепляя острый шпиль Ареопага. Громко журчали подземные воды канализации, и от черневших аккуратными пуговицами люков в воздухе клубился смрадный туман.
читать дальшеЛили звонко хрустела снегом, торопилась, пытаясь спрятать заиндевевшие тонкие перчатки в стертых рукавах пальто, (карманы в этом наряде не были предусмотрены). Серые надгробья домов в богатых шапках сосулек провожали ее невыразительными взглядами темных окон. Лили прятала нос в широкий шарф, закрывалась им, как щитом, от редкого внимания немых, таких же неторопливых прохожих, отпугивала их яркостью карминного окраса домашней вязки.
Лили считала шаги и секунды, но думала о том, как ей на самом деле повезло (до работы можно было добежать на своих двоих и при этом даже согреться) и жалела тех, кому приходилось пользоваться транспортом – бедняги разоряли кошельки на проезд и взамен получали лишь окостеневшее в своей вечной мерзлоте дерматиновое сиденье.
«Я счастливица, - приговаривала Лили и вытягивала губы трубочкой, чтобы оттолкнуть влажную, заиндевевшую корку шарфа. – Мне повезло. И у меня есть работа».
~~~~~
В рабочем помещении Лили (тридцать восемь на сорок восемь шагов до самого (в полтора прыжка) потолка) отчаянно парило – гудели обогреватели, сотрясая воздух искусственным теплом, хрипло рычали батареи центрального отопления, сопели и присвистывали носами бесконечные орды посетителей, распространявших самые неожиданные ароматы, от которых даже стены слезились конденсатом.
В какофонию вливались нещадной трелью горластые телефоны:
- Что у вас?.. Нет, простите, не сезон… Не возьмем, говорю!..
- Сахарный вы мой, я же вам раз надцать объяснял, не берем мы сейчас обнаженку – спросу никакого… Да будь у вашей соседки хоть бриллиантовая попа, не можем взять… С ума сошли? Сорок градусов на улице и по десять в каждом доме, а вы людям голые телеса демонстрировать желаете?..
- Балет?.. Последнее выступление Крестьянской? Луши?.. Говорите, обе ноги ломает?.. Что ж заносите, поглядим…
- Да. Нет. Да. Нет, на кой демон нам сдались автоаварии? Вы бы еще драки политиков снимали…
- У вас кошечки? Пушистенькие?.. Нет, самих кошечек не нужно, зачем же животинок мучить?.. Ух вы, живодер какой! Ах, шалун!.. Нет, пленочки несите, а кошечек себе оставьте…
- Нет, мы не занимаемся видеосъемкой… Да, свадьба, понимаю, но – нет, таких услуг предоставить не можем. Но зато у нас есть видео сотни удачных свадеб и сотни кошмаров новобрачных. Интересует?.. Замечательно, записывайте…
На блеклом полотнище широкого настенного экрана корчился человек. Камера захватила крупным планом разорванный клюквенный рот, и Лили уставилась на блестящий пластиком диск телефона. Кинопроектор сыто урчал, наматывая на бобины очередную жертву.
~~~~~
В родной Истании – перманентный дефицит тепла, в крохотной конторке «Наше видео» - категорическая нехватка кислорода. В перерывах недостача воздуха ощущалась нестерпимо, но открывать форточки, окна и распахивать двери никто не торопился.
«Жар костей не ломит», - шутили сотрудники, изводили рулоны бумажных платков и центнеры чайной заварки.
Получасовой перерыв – трубки аппаратов придушенно сигналят на столах, и мятые уши рычагов сверкают металлическим блеском. Пахнет сдобой – грошовыми булочками-«малышками», залитыми окоченевшим сахарным сиропом. Пальцы после них всегда липкие, но горячей воды на работе давно уже нет, и Лили втихаря облизывает их, надеясь, что ее никто не застукает. «Некрасиво, - соглашалась Лили со случайным наблюдателем, - и некультурно. Но вкусно». В пузатых керамических кружках остывал крутой кипяток черного чая, щедро сдобренного сахарным песком.
В Истании повсеместно торговали дешевым сахаром – отвратительно желтым, как изгаженные сугробы уличных подворотен. Но покупать его было необходимо – Глава здравоохранения вел открытую войну с фанатами диет и анорексичными противниками калорий. По каждому телеканалу в каждой квартире Глава кричал о вреде похудания в «такое сложное для страны время» и наливался краской до самого белесого кустика волос на маковке.
«Диетоманы – воры, - сердился Глава, - они обчищают генофонд нации, уродуя данные Богами тела. Родине нужны здоровые, полнокровные граждане. Родине нужно, чтобы каждый истаниец нарастил подкожный жир и пережил холода!».
А заработавшаяся Лили морщилась и отмахивалась от каннибальских ассоциаций.
- Уму непостижимо! – раздался звучный глас Клевёра – общий сигнал к началу табачного ритуала. – Представляете, сахарные мои, мне втиснули-таки двадцать пленок на оценку.
Клевёр заведовал эротикой, и по роду деятельности был вынужден просмотреть столько пикантных зарисовок, что сама мысль о совокуплении стала казаться ему тошнотворной.
«У меня профессиональная деформация!» - пенял он директору и требовал прибавок «по инвалидности».
Работу свою Клевёр ненавидел сладострастно, осуждая ее во всеуслышанье во время каждого перерыва. Вот и сейчас сотрудники стягивались к его столу в ожидании очередного спича, потрясающего циничностью и справедливостью. Клевёр, польщенный вниманием, вертел круглой головой и щедро изливался желчью, пронзительной и бесконечной, как стенания плакальщицы. Он прерывался лишь для того, чтобы глотнуть резкого в своей дешевой мужественности табачного дыма.
Остальные смолили такие же кургузые коричневые пальцы сигарет, заедая легальным наркотиком приторность перекуса, и зареванные стены желтели от тяжелого, ядовитого смога. Крепкий отечественный табак потребляли даже хрупкие сотрудницы «Романтических историй» и «Домашнего очага».
Курила и Лили, но сейчас она куталась в кармин шарфа и аккуратно покашливала. Но уловка не сработала и на сей раз – хищный клюв Рдиса, как диковинный нос Призрачного Корабля, разрезал никотиновый туман и явился во всей красе. Рдис бросил на ее стол пачку сигарет и причалил утлую лодчонку тела на стуле для посетителей. Лили тихонько вздохнула и украдкой покосилась на картонную коробочку, матово темневшую наркотическими боезарядами.
- Снова за свое? – скривился Рдис. – Ты нам это брось! Не отрывайся от коллег. Прекращай уже бросать… И курить перестань бросать, и коллектив брос… с-сиротливить… сиротить… Да м-м-м!..
Рдис вцепился по-акульи острыми зубами в собственную губу, сдерживая ругательства, и с бешенством уставился на Лили.
«Все понятно, - вздохнула она. – Опять с контингентом переработал и на цивилизованный язык переключиться не может».
«Контингентом» Рдиса были преступники, из тех, что поскромнее (у серьезных граждан «полуночной» Истании были свои пункты приема-продажи видео, они же - ППВ). С появлением первых пунктов ППВ, жители «полуночной» едва ли не первыми смекнули как им получать прибавку к нестабильному заработку и опасным увлечениям. Именно так в «Нашем видео» и появились «Глаза улиц». Хуже всего Рдису приходилось с молодежью, шпана беседовала исключительно на своем, птичьем языке, обильно досаливая речь вполне внятными, современными ругательствами. Лили неоднократно слышала разговоры Рдиса на туземном наречии и всякий раз ощущала как опухают уши и плавятся мозги.
- Я не бросаю, - тихо сказала Лили, она от всего сердца сочувствовала Рдису. – Простыла немножко, вот и…
Но тот уже поборол себя и прервал лепет:
- А в больницу?
- Само пройдет, - она улыбнулась как можно беспечнее и только потом поняла, что до самых глаз закутана шарфом.
Рдис глянул исподлобья и затянул ежедневный мотив:
- Сидишь в своих «Пробах» без посетителей, без денег, без сигарет, простывшая до кончиков волос… И надо оно тебе, а?.. Слушай, цветик, я тебе в сотый раз вещаю: плюнь ты на своих гениальных видеоманов со шпиля Ареопага. Каждый из них, не успевши с горшка слезть, уже за камеру хватается и мнит себя чудом генетики, а то и того хуже – борцом с обывательщиной. И критики, даже самой толковой, ни один из них в свой адрес не приемлет. А ты на них, голова одуванная, личное время тратишь, втолковываешь: освещения нет, ни… ни ежика не видно, кадры плывут, как кошмарики бредовые, фоновая музыка – мало того, что ни в… ни в степь, ни в горы, еще и реплики, как рыбу динамитом, глушит. Ты им - по делу, а они тебе в голову авторским виденьем гадят. Ну на кой демон тебе эти глазастые авторы сдались?.. Пускай, хоть за консультации платят что ли… А еще лучше переходи ко мне, «на улицы».
Лили загрустила над пачкой сигарет, разглядывая свое отражение в лакированной столешнице.
Рдис заторопился:
- Мне позарез женщина нужна, цветик… Тьфу. Не мне. В отделе ты нужна… Мне. В моем отделе… А-а, да демоны с этим отделом и с постоянной! Не хочешь переходить насовсем – ладно, будь по-твоему.. Помоги ты мне с этим… больным, а? Ну извлек он меня уже, достал по самое «не могу»! Все жилы вытянул да в бобины смотал! Сил никаких человеческих не осталось! Твердит, как заведенный, что отдаст пленки только женщине и исключительно субтильной шатенке. Ну где я этому маньяку посреди истанской зимы шатенку найду? Да еще и субтильную?!.. А у него – бомба! Там – зенитно-ракетные комплексы с ядерными заводами! Его пленки у нас из рук зубами выхватывать будут и слюной все вокруг забрызгивать! Талантливый су… субьект. – Рдис посверлил ее бешеным взглядом и взмолился. – Спасай, цветик, а? Надо только пленочки забрать и квиток выписать… За деньгами пускай сам на морозце охладится… Вот и все, что от тебя надо. Да ты не бойся, я тебя лично прикрою на случай странностей. И этих… плодов подворотен в компанию с собой насобираю…
- Куда же вы, сахарный мой?! – грянул Клевёр под самым потолком. – Перерыв у нас положенный! Что ж вам глазки-то так снегом запорошило?
Рдис, прищурившись, навострил клюв на незваного пришельца, что натаптывал порог конторки.
- Извините, - застеснялся посетитель и робко улыбнулся, - мне сказали приходить в любое время… Я – к Лили, простите…
И тут Лили оглушило воспоминанием таким четким и ярким, будто его в сию секунду крутили на проекторе во все полотнище экрана. Пару лет назад, скучным и скупым на тепло летом, во двор забрел кот. Бездомный, маленький и жалкий. Трехлапый. Местные недоросли (явные будущие «глаза улиц») мигом окружили его, выковыривая из разбухшей почвы мелкие камни. Несмотря на здравые призывы рассудка не вмешиваться в происходящее, Лили уже набрала в легкие воздух, как поняла, что происходит незапланированное - кот смотрел на паршивцев так, словно знал, что его ожидает. «Ему не все равно, - силилась понять Лили. – Он не смирился, нет. Он… просто устал?..». Когда первый, прицельно брошенный камень приземлился рядом с котом, тот даже ухом не дернул, з а п о м и н а я своих будущих убийц. Но мальчишки прекратили атаку, молча постояли и вскоре разбрелись в разные стороны. Лили видела на лицах каждого из них неоновые вывески смешанных эмоций - отвращения, ненависти, жалости и тоски. Рдис смотрел на нее именно так. Как на бездомного, мелкого кота. Трехлапого. А потом переводчик языков подворотен и селекционер уличных плодов стремительно отчалил, взял верный курс на популярный порт Клевёра, разрезая горький туман бушпритом горбатого носа.
~~~~~
- Хорош-ш, з… злодей, - прошипел Рдис.
- Плакать навзрыд и строчить бессонными ночами любовные стихи… - громко пробормотал Клевёр. На его физии отразилась тревога.
Девочки из «Домашнего очага» и «Романтических историй» утирали поплывшие глаза (то ли от чувствительности, то ли из-за сигаретного чада), стараясь не размазывать косметику.
Сотрудники внепланово и спонтанно завершили рабочий день: дверь была надежно заперта, и за ней тихими мышами шуршали посетители, трубки телефонов меланхолично перебрасывались короткими частыми сигналами. Трудяги «Нашего видео» сгрудились перед экраном, курили, выдавали отрывистые комментарии, но, в основном, молчали. Количество просмотров пленки, что принес стеснительный посетитель Лили, перевалило за добрый десяток. Сама Лили чувствовала себя именинницей, потому что такого в их ППВ еще не случалось. Автор видео получил расчет и, ошеломленный тяжестью собственного кошелька, удалился, взирая на мир рассеянно-бессмысленными глазами.
«Вы – молодец, - говорила Лили невидимому посетителю. – Такого еще никто не видел, а если и видел, то не мог никому показать. Не хватало умений, талантов, упорства или элементарной сообразительности. Мы привыкли глядеть на зимнюю стужу как на врага. Как на человека. Воспринимаем гололедицу и метель, как навязчивых и нелюбимых родственников, а порыв холодного ветра – как личное оскорбление. Мы совсем забыли, что имеем дело со стихиями. Мы пропитаны телевидением и пленками ППВ. И со всем этим мы окончательно поглупели и, кажется, совсем сошли с ума. А вы… Вы такой молодец! И еще лучше то, что вы даже и не подозреваете об этом».
- А я и забыл, что снег бывает таким пушистым, - донеслось печальное.
- Макросъемка – хороша, - вздохнул еще кто-то. – Снежинки красивые…
Отозвались занудно:
- Каждая из них имеет свой уникальный узор, и…
- Мы малышами на санках катались, - хрипловатый женский голос уничтожил все звуки.
Лили не поверила своим ушам, не отрываясь от коллектива, обернулась вместе со всеми, и правда: сквозь седой дым горько улыбалась директор – Алла Мергеновна, нежно называемая «Мегеровной». Начальница не замечала внимания, ей было не до того – она пристально вглядывалась в экран, сияющий резным инеем и человеческим счастьем.
- И в снежки играли. Снеговиков лепили. На лыжах катались…А по вечерам – берешь коньки и на танцы в Ледовый… В хоккей наши ребята недурно играли… Сейчас уже ничего из этого не делают, - она стиснула крепкими зубами фильтр и процедила: - Все превратились в тепличные растения. Бутоны флердоранжа, мля.
Самые чувствительные шустрыми тенями инстинктивно скользнули к столам, зашуршали куртками и шубами, захрустели обложками ежедневников, рисуя в них каракули снежинок и сосредотачивая на лицах абсолютную занятость.
Алла Мергеновна окинула конторку властным взглядом и позволила себе отпустить вожжи:
- Рабочий день окончен. Собирайтесь – и по домам. Чтобы через пятнадцать минут духу вашего не было.
Лили не заметила, как поднялась и не почуяла обеспокоенного взгляда Клевёра. Под бодрый топот работников проектора и пленки, под их суету и непрерывное жужжание, в голове носилось бестолковое: «И это всё?.. Пара публичных воспоминаний, похвала сотрудников… Да как же?.. Другим тоже надо увидеть. Другим. Не только нам!.. И тем, кто в автобусах по утрам, и теле-главам, и плодам подворотен… Показ! Как же без показа-то?!..».
Лили опомнилась, перестала душить себя шарфом и кинулась следом за директором, отмахиваясь от нелепо испуганного Клевёра. Пушистая песцовая шубка маячила у запруженной лестницы.
- Алла Мергеновна! – крикнула Лили, пробираясь по бурному людскому течению. – Алла Мегер.. Мергеновна!
Лили выглянула в пролет, вцепившись в старые, расшатанные перила и выдохнула – директор горным утесом вплавилась в лестничный пролет и, не мигая, смотрела на нее. Жидкие ручейки сотрудников с просительным шипением огибали директора по широкой дуге.
- Когда же показ, Алла Мергеновна? – Лили с возрастающим отчаянием увидела, как сжимается в тонкий минус алый росчерк начальственного рта.
- Никогда.
- Почему?! – Лили и сама не ожидала, что ее вопрос звонким мячом отскочит от зеленых стен и запрыгает по головам коллег, заставляя их пригибаться, как под обстрелом.
Директор устало посмотрела на нее:
- Мы не можем, - и внезапно помертвела взглядом, зацвела злой улыбкой: - Не умею с детьми работать. Не нянька. Клевёр, объясни ребенку.
Алла Мергеновна пустилась вниз по лестнице, щелкая плетьми каблуков, а Клевёр, лопочущий что-то утешительное, потащил Лили надежным баркасом прочь от бездонного лестничного колодца.
~~~~~
В налитой гудящим электричеством дремотной тишине конторки Лили невидяще смотрела на тусклый пластик телефона. Глаза - заплывшие, будто засыпанные желтым сахарным песком, одуряющее болели, но закрываться отказывались. В ушах все еще отдавалось заунывное болботание расстроенного Клевёра: «Ну что же вы так, сахарная моя? Нельзя же по пустякам убиваться!», - и плескал вялыми плавниками ладоней.
Он насильно поил ее обжигающим сиропным варевом и холодной, с пластинками льда водой, и шептал, изредка оглядывая безлюдное помещение: «Вы же не деточка малолетняя… В самом-то деле… Главы наши с зимой воюют, с обезжиренной сметаной и диетоманами, с супружескими изменами, меломанами, спортсменами командными и спортсменами-индивидуалистами… Да всех упомнишь разве?.. А когда Истания на условные рефлексы перейдет и на кнопочки нажатые станет реагировать к а к п о л о ж е н о, тогда и ощутимые враги вылупятся… А вы в этот кисель со своей наивностью детской… Главы, не щадя натруженных телес своих, с холодами борются, а вы – зиме серенады слагать желаете… Нельзя же так, сахарная вы моя. Неприятностями чревато. П о с л е д с т в и я м и. У Аллы Мегер… Мергеновны они уже были, представьте себе. Сколько ее, бедняжку, потом по больничкам таскали… Только вы, пожалуй, не знали, летали себе где-то в заоблачных высях бабочкой невесомой… Пожалейте себя, птичка моя звонкая, схрумкают звери косточки ваши тонкие и даже не поперхнутся… Да возьмите же платок бумажный, горюшко на плеши мои. Вы шарфом уже носик свой сливкой сделали, нельзя же так…».
- Ну нельзя - так нельзя. Встать, отключить электричество, - проскрежетала Лили ободранной глоткой, но не пошевелилась.
«Обогреватель под проектором барахлит», - напомнил невидимый Клевёр.
- Пускай, - кивнула Лили.
«Выключи всю эту… эту аппаратуру к… к демонам подгорным, - посоветовал Рдис. – И дуй по своим личным на всех трех лапах».
- Я – не трехлапая, - не согласилась Лили. – Я – счастливая. И у меня есть дом.
И тут Лили поняла, почему она до сих пор здесь. Это стало таким же кристально ясным, как снег на пленке ее посетителя. Внезапный хлопок все-таки слетевшего с нарезки обогревателя даже не заставил ее вздрогнуть.
- Домо-ой? – протянула Лили, глядя на черные фонтанчики дыма.
…Домой – обратно в тишину глухонемых улиц, где с каждым шагом истошно вскрикивали раздавленные снежинки, и в виски колотились неуемные реки крови, и в ушах – только хрипы собственных легких. И дома – ледяные ребра батарей, плановая экономия освещения, окоченевшие трупики мышей по углам, доска дивана с каучуковым кочаном одеял и пледов и черствой горбушкой изголовья. И грелки – импровизированные, самодельные – пластиковые бутылки с редкой горячей водой из-под крана, которых не хватало даже для прогрева шерстяных носков, и чуть мощнее – тяжелые кастрюли с отварным картофелем. Лили пряталась от возмущенного теле-Главы под одеялами с головой, обнимала горячую кастрюлю, как любимую куклу, и снимала крышку. Тогда дышать становилось легче, и кашель исчезал в сыром пару. До следующего утра.
Оранжевые язычки шустро носились по жухлым лентам пленок кинопроектора, игриво ластились к желтому квадрату экрана и лихо отплясывали на пустых столах.
- Пускай, - сказала Лили и не услышала себя. – Пускай… Если хорошей зимы не будет, то и другой – не надо…
Она села на пол, подтянула колени к груди и сквозь долгожданную, сытую от тепла, дрему подумала: «Наконец-то я дома».
~~~~~
В тишине светлой, чисто вымытой кухни громко мурлыкал круглобокий холодильник. За плотным стеклопакетом мирно дремал присыпанный снежным пушком город.
- Всё стало одноцветным. Красиво.
- Мне тоже нравится.
Едва слышно тикал синенький будильник, скрупулезно подсчитывая вес молчания.
- Это наше будущее? – в круглых глазах, совсем несонных, мелькнуло беспокойство.
- Одно из возможных. Не нравится?
- Нет.
- Почему?
- Там слишком… тускло…
- Ты же хотел знания. Это подарок. Не понравился, значит…
- Нет, Миг, он неплохой. Просто… грустный очень.
- Все верно. Тебе сегодня стукнуло целых девять человеческих. Ты стал взрослым, и это странно…
- Спасибо, - сказал мальчик.
Миг растянул в довольной улыбке зубастую темно-сливовую пасть и исчез.
Мальчик поерзал на широком подоконнике и прижался лбом к стеклу, но холода не почувствовал.
В густой сирени неба висела бледная дуга месяца, рядом с ним проступала латунная пуговка солнца, цепляясь за острый клык Старой Башни.
читать дальшеЛили звонко хрустела снегом, торопилась, пытаясь спрятать заиндевевшие тонкие перчатки в стертых рукавах пальто, (карманы в этом наряде не были предусмотрены). Серые надгробья домов в богатых шапках сосулек провожали ее невыразительными взглядами темных окон. Лили прятала нос в широкий шарф, закрывалась им, как щитом, от редкого внимания немых, таких же неторопливых прохожих, отпугивала их яркостью карминного окраса домашней вязки.
Лили считала шаги и секунды, но думала о том, как ей на самом деле повезло (до работы можно было добежать на своих двоих и при этом даже согреться) и жалела тех, кому приходилось пользоваться транспортом – бедняги разоряли кошельки на проезд и взамен получали лишь окостеневшее в своей вечной мерзлоте дерматиновое сиденье.
«Я счастливица, - приговаривала Лили и вытягивала губы трубочкой, чтобы оттолкнуть влажную, заиндевевшую корку шарфа. – Мне повезло. И у меня есть работа».
~~~~~
В рабочем помещении Лили (тридцать восемь на сорок восемь шагов до самого (в полтора прыжка) потолка) отчаянно парило – гудели обогреватели, сотрясая воздух искусственным теплом, хрипло рычали батареи центрального отопления, сопели и присвистывали носами бесконечные орды посетителей, распространявших самые неожиданные ароматы, от которых даже стены слезились конденсатом.
В какофонию вливались нещадной трелью горластые телефоны:
- Что у вас?.. Нет, простите, не сезон… Не возьмем, говорю!..
- Сахарный вы мой, я же вам раз надцать объяснял, не берем мы сейчас обнаженку – спросу никакого… Да будь у вашей соседки хоть бриллиантовая попа, не можем взять… С ума сошли? Сорок градусов на улице и по десять в каждом доме, а вы людям голые телеса демонстрировать желаете?..
- Балет?.. Последнее выступление Крестьянской? Луши?.. Говорите, обе ноги ломает?.. Что ж заносите, поглядим…
- Да. Нет. Да. Нет, на кой демон нам сдались автоаварии? Вы бы еще драки политиков снимали…
- У вас кошечки? Пушистенькие?.. Нет, самих кошечек не нужно, зачем же животинок мучить?.. Ух вы, живодер какой! Ах, шалун!.. Нет, пленочки несите, а кошечек себе оставьте…
- Нет, мы не занимаемся видеосъемкой… Да, свадьба, понимаю, но – нет, таких услуг предоставить не можем. Но зато у нас есть видео сотни удачных свадеб и сотни кошмаров новобрачных. Интересует?.. Замечательно, записывайте…
На блеклом полотнище широкого настенного экрана корчился человек. Камера захватила крупным планом разорванный клюквенный рот, и Лили уставилась на блестящий пластиком диск телефона. Кинопроектор сыто урчал, наматывая на бобины очередную жертву.
~~~~~
В родной Истании – перманентный дефицит тепла, в крохотной конторке «Наше видео» - категорическая нехватка кислорода. В перерывах недостача воздуха ощущалась нестерпимо, но открывать форточки, окна и распахивать двери никто не торопился.
«Жар костей не ломит», - шутили сотрудники, изводили рулоны бумажных платков и центнеры чайной заварки.
Получасовой перерыв – трубки аппаратов придушенно сигналят на столах, и мятые уши рычагов сверкают металлическим блеском. Пахнет сдобой – грошовыми булочками-«малышками», залитыми окоченевшим сахарным сиропом. Пальцы после них всегда липкие, но горячей воды на работе давно уже нет, и Лили втихаря облизывает их, надеясь, что ее никто не застукает. «Некрасиво, - соглашалась Лили со случайным наблюдателем, - и некультурно. Но вкусно». В пузатых керамических кружках остывал крутой кипяток черного чая, щедро сдобренного сахарным песком.
В Истании повсеместно торговали дешевым сахаром – отвратительно желтым, как изгаженные сугробы уличных подворотен. Но покупать его было необходимо – Глава здравоохранения вел открытую войну с фанатами диет и анорексичными противниками калорий. По каждому телеканалу в каждой квартире Глава кричал о вреде похудания в «такое сложное для страны время» и наливался краской до самого белесого кустика волос на маковке.
«Диетоманы – воры, - сердился Глава, - они обчищают генофонд нации, уродуя данные Богами тела. Родине нужны здоровые, полнокровные граждане. Родине нужно, чтобы каждый истаниец нарастил подкожный жир и пережил холода!».
А заработавшаяся Лили морщилась и отмахивалась от каннибальских ассоциаций.
- Уму непостижимо! – раздался звучный глас Клевёра – общий сигнал к началу табачного ритуала. – Представляете, сахарные мои, мне втиснули-таки двадцать пленок на оценку.
Клевёр заведовал эротикой, и по роду деятельности был вынужден просмотреть столько пикантных зарисовок, что сама мысль о совокуплении стала казаться ему тошнотворной.
«У меня профессиональная деформация!» - пенял он директору и требовал прибавок «по инвалидности».
Работу свою Клевёр ненавидел сладострастно, осуждая ее во всеуслышанье во время каждого перерыва. Вот и сейчас сотрудники стягивались к его столу в ожидании очередного спича, потрясающего циничностью и справедливостью. Клевёр, польщенный вниманием, вертел круглой головой и щедро изливался желчью, пронзительной и бесконечной, как стенания плакальщицы. Он прерывался лишь для того, чтобы глотнуть резкого в своей дешевой мужественности табачного дыма.
Остальные смолили такие же кургузые коричневые пальцы сигарет, заедая легальным наркотиком приторность перекуса, и зареванные стены желтели от тяжелого, ядовитого смога. Крепкий отечественный табак потребляли даже хрупкие сотрудницы «Романтических историй» и «Домашнего очага».
Курила и Лили, но сейчас она куталась в кармин шарфа и аккуратно покашливала. Но уловка не сработала и на сей раз – хищный клюв Рдиса, как диковинный нос Призрачного Корабля, разрезал никотиновый туман и явился во всей красе. Рдис бросил на ее стол пачку сигарет и причалил утлую лодчонку тела на стуле для посетителей. Лили тихонько вздохнула и украдкой покосилась на картонную коробочку, матово темневшую наркотическими боезарядами.
- Снова за свое? – скривился Рдис. – Ты нам это брось! Не отрывайся от коллег. Прекращай уже бросать… И курить перестань бросать, и коллектив брос… с-сиротливить… сиротить… Да м-м-м!..
Рдис вцепился по-акульи острыми зубами в собственную губу, сдерживая ругательства, и с бешенством уставился на Лили.
«Все понятно, - вздохнула она. – Опять с контингентом переработал и на цивилизованный язык переключиться не может».
«Контингентом» Рдиса были преступники, из тех, что поскромнее (у серьезных граждан «полуночной» Истании были свои пункты приема-продажи видео, они же - ППВ). С появлением первых пунктов ППВ, жители «полуночной» едва ли не первыми смекнули как им получать прибавку к нестабильному заработку и опасным увлечениям. Именно так в «Нашем видео» и появились «Глаза улиц». Хуже всего Рдису приходилось с молодежью, шпана беседовала исключительно на своем, птичьем языке, обильно досаливая речь вполне внятными, современными ругательствами. Лили неоднократно слышала разговоры Рдиса на туземном наречии и всякий раз ощущала как опухают уши и плавятся мозги.
- Я не бросаю, - тихо сказала Лили, она от всего сердца сочувствовала Рдису. – Простыла немножко, вот и…
Но тот уже поборол себя и прервал лепет:
- А в больницу?
- Само пройдет, - она улыбнулась как можно беспечнее и только потом поняла, что до самых глаз закутана шарфом.
Рдис глянул исподлобья и затянул ежедневный мотив:
- Сидишь в своих «Пробах» без посетителей, без денег, без сигарет, простывшая до кончиков волос… И надо оно тебе, а?.. Слушай, цветик, я тебе в сотый раз вещаю: плюнь ты на своих гениальных видеоманов со шпиля Ареопага. Каждый из них, не успевши с горшка слезть, уже за камеру хватается и мнит себя чудом генетики, а то и того хуже – борцом с обывательщиной. И критики, даже самой толковой, ни один из них в свой адрес не приемлет. А ты на них, голова одуванная, личное время тратишь, втолковываешь: освещения нет, ни… ни ежика не видно, кадры плывут, как кошмарики бредовые, фоновая музыка – мало того, что ни в… ни в степь, ни в горы, еще и реплики, как рыбу динамитом, глушит. Ты им - по делу, а они тебе в голову авторским виденьем гадят. Ну на кой демон тебе эти глазастые авторы сдались?.. Пускай, хоть за консультации платят что ли… А еще лучше переходи ко мне, «на улицы».
Лили загрустила над пачкой сигарет, разглядывая свое отражение в лакированной столешнице.
Рдис заторопился:
- Мне позарез женщина нужна, цветик… Тьфу. Не мне. В отделе ты нужна… Мне. В моем отделе… А-а, да демоны с этим отделом и с постоянной! Не хочешь переходить насовсем – ладно, будь по-твоему.. Помоги ты мне с этим… больным, а? Ну извлек он меня уже, достал по самое «не могу»! Все жилы вытянул да в бобины смотал! Сил никаких человеческих не осталось! Твердит, как заведенный, что отдаст пленки только женщине и исключительно субтильной шатенке. Ну где я этому маньяку посреди истанской зимы шатенку найду? Да еще и субтильную?!.. А у него – бомба! Там – зенитно-ракетные комплексы с ядерными заводами! Его пленки у нас из рук зубами выхватывать будут и слюной все вокруг забрызгивать! Талантливый су… субьект. – Рдис посверлил ее бешеным взглядом и взмолился. – Спасай, цветик, а? Надо только пленочки забрать и квиток выписать… За деньгами пускай сам на морозце охладится… Вот и все, что от тебя надо. Да ты не бойся, я тебя лично прикрою на случай странностей. И этих… плодов подворотен в компанию с собой насобираю…
- Куда же вы, сахарный мой?! – грянул Клевёр под самым потолком. – Перерыв у нас положенный! Что ж вам глазки-то так снегом запорошило?
Рдис, прищурившись, навострил клюв на незваного пришельца, что натаптывал порог конторки.
- Извините, - застеснялся посетитель и робко улыбнулся, - мне сказали приходить в любое время… Я – к Лили, простите…
И тут Лили оглушило воспоминанием таким четким и ярким, будто его в сию секунду крутили на проекторе во все полотнище экрана. Пару лет назад, скучным и скупым на тепло летом, во двор забрел кот. Бездомный, маленький и жалкий. Трехлапый. Местные недоросли (явные будущие «глаза улиц») мигом окружили его, выковыривая из разбухшей почвы мелкие камни. Несмотря на здравые призывы рассудка не вмешиваться в происходящее, Лили уже набрала в легкие воздух, как поняла, что происходит незапланированное - кот смотрел на паршивцев так, словно знал, что его ожидает. «Ему не все равно, - силилась понять Лили. – Он не смирился, нет. Он… просто устал?..». Когда первый, прицельно брошенный камень приземлился рядом с котом, тот даже ухом не дернул, з а п о м и н а я своих будущих убийц. Но мальчишки прекратили атаку, молча постояли и вскоре разбрелись в разные стороны. Лили видела на лицах каждого из них неоновые вывески смешанных эмоций - отвращения, ненависти, жалости и тоски. Рдис смотрел на нее именно так. Как на бездомного, мелкого кота. Трехлапого. А потом переводчик языков подворотен и селекционер уличных плодов стремительно отчалил, взял верный курс на популярный порт Клевёра, разрезая горький туман бушпритом горбатого носа.
~~~~~
- Хорош-ш, з… злодей, - прошипел Рдис.
- Плакать навзрыд и строчить бессонными ночами любовные стихи… - громко пробормотал Клевёр. На его физии отразилась тревога.
Девочки из «Домашнего очага» и «Романтических историй» утирали поплывшие глаза (то ли от чувствительности, то ли из-за сигаретного чада), стараясь не размазывать косметику.
Сотрудники внепланово и спонтанно завершили рабочий день: дверь была надежно заперта, и за ней тихими мышами шуршали посетители, трубки телефонов меланхолично перебрасывались короткими частыми сигналами. Трудяги «Нашего видео» сгрудились перед экраном, курили, выдавали отрывистые комментарии, но, в основном, молчали. Количество просмотров пленки, что принес стеснительный посетитель Лили, перевалило за добрый десяток. Сама Лили чувствовала себя именинницей, потому что такого в их ППВ еще не случалось. Автор видео получил расчет и, ошеломленный тяжестью собственного кошелька, удалился, взирая на мир рассеянно-бессмысленными глазами.
«Вы – молодец, - говорила Лили невидимому посетителю. – Такого еще никто не видел, а если и видел, то не мог никому показать. Не хватало умений, талантов, упорства или элементарной сообразительности. Мы привыкли глядеть на зимнюю стужу как на врага. Как на человека. Воспринимаем гололедицу и метель, как навязчивых и нелюбимых родственников, а порыв холодного ветра – как личное оскорбление. Мы совсем забыли, что имеем дело со стихиями. Мы пропитаны телевидением и пленками ППВ. И со всем этим мы окончательно поглупели и, кажется, совсем сошли с ума. А вы… Вы такой молодец! И еще лучше то, что вы даже и не подозреваете об этом».
- А я и забыл, что снег бывает таким пушистым, - донеслось печальное.
- Макросъемка – хороша, - вздохнул еще кто-то. – Снежинки красивые…
Отозвались занудно:
- Каждая из них имеет свой уникальный узор, и…
- Мы малышами на санках катались, - хрипловатый женский голос уничтожил все звуки.
Лили не поверила своим ушам, не отрываясь от коллектива, обернулась вместе со всеми, и правда: сквозь седой дым горько улыбалась директор – Алла Мергеновна, нежно называемая «Мегеровной». Начальница не замечала внимания, ей было не до того – она пристально вглядывалась в экран, сияющий резным инеем и человеческим счастьем.
- И в снежки играли. Снеговиков лепили. На лыжах катались…А по вечерам – берешь коньки и на танцы в Ледовый… В хоккей наши ребята недурно играли… Сейчас уже ничего из этого не делают, - она стиснула крепкими зубами фильтр и процедила: - Все превратились в тепличные растения. Бутоны флердоранжа, мля.
Самые чувствительные шустрыми тенями инстинктивно скользнули к столам, зашуршали куртками и шубами, захрустели обложками ежедневников, рисуя в них каракули снежинок и сосредотачивая на лицах абсолютную занятость.
Алла Мергеновна окинула конторку властным взглядом и позволила себе отпустить вожжи:
- Рабочий день окончен. Собирайтесь – и по домам. Чтобы через пятнадцать минут духу вашего не было.
Лили не заметила, как поднялась и не почуяла обеспокоенного взгляда Клевёра. Под бодрый топот работников проектора и пленки, под их суету и непрерывное жужжание, в голове носилось бестолковое: «И это всё?.. Пара публичных воспоминаний, похвала сотрудников… Да как же?.. Другим тоже надо увидеть. Другим. Не только нам!.. И тем, кто в автобусах по утрам, и теле-главам, и плодам подворотен… Показ! Как же без показа-то?!..».
Лили опомнилась, перестала душить себя шарфом и кинулась следом за директором, отмахиваясь от нелепо испуганного Клевёра. Пушистая песцовая шубка маячила у запруженной лестницы.
- Алла Мергеновна! – крикнула Лили, пробираясь по бурному людскому течению. – Алла Мегер.. Мергеновна!
Лили выглянула в пролет, вцепившись в старые, расшатанные перила и выдохнула – директор горным утесом вплавилась в лестничный пролет и, не мигая, смотрела на нее. Жидкие ручейки сотрудников с просительным шипением огибали директора по широкой дуге.
- Когда же показ, Алла Мергеновна? – Лили с возрастающим отчаянием увидела, как сжимается в тонкий минус алый росчерк начальственного рта.
- Никогда.
- Почему?! – Лили и сама не ожидала, что ее вопрос звонким мячом отскочит от зеленых стен и запрыгает по головам коллег, заставляя их пригибаться, как под обстрелом.
Директор устало посмотрела на нее:
- Мы не можем, - и внезапно помертвела взглядом, зацвела злой улыбкой: - Не умею с детьми работать. Не нянька. Клевёр, объясни ребенку.
Алла Мергеновна пустилась вниз по лестнице, щелкая плетьми каблуков, а Клевёр, лопочущий что-то утешительное, потащил Лили надежным баркасом прочь от бездонного лестничного колодца.
~~~~~
В налитой гудящим электричеством дремотной тишине конторки Лили невидяще смотрела на тусклый пластик телефона. Глаза - заплывшие, будто засыпанные желтым сахарным песком, одуряющее болели, но закрываться отказывались. В ушах все еще отдавалось заунывное болботание расстроенного Клевёра: «Ну что же вы так, сахарная моя? Нельзя же по пустякам убиваться!», - и плескал вялыми плавниками ладоней.
Он насильно поил ее обжигающим сиропным варевом и холодной, с пластинками льда водой, и шептал, изредка оглядывая безлюдное помещение: «Вы же не деточка малолетняя… В самом-то деле… Главы наши с зимой воюют, с обезжиренной сметаной и диетоманами, с супружескими изменами, меломанами, спортсменами командными и спортсменами-индивидуалистами… Да всех упомнишь разве?.. А когда Истания на условные рефлексы перейдет и на кнопочки нажатые станет реагировать к а к п о л о ж е н о, тогда и ощутимые враги вылупятся… А вы в этот кисель со своей наивностью детской… Главы, не щадя натруженных телес своих, с холодами борются, а вы – зиме серенады слагать желаете… Нельзя же так, сахарная вы моя. Неприятностями чревато. П о с л е д с т в и я м и. У Аллы Мегер… Мергеновны они уже были, представьте себе. Сколько ее, бедняжку, потом по больничкам таскали… Только вы, пожалуй, не знали, летали себе где-то в заоблачных высях бабочкой невесомой… Пожалейте себя, птичка моя звонкая, схрумкают звери косточки ваши тонкие и даже не поперхнутся… Да возьмите же платок бумажный, горюшко на плеши мои. Вы шарфом уже носик свой сливкой сделали, нельзя же так…».
- Ну нельзя - так нельзя. Встать, отключить электричество, - проскрежетала Лили ободранной глоткой, но не пошевелилась.
«Обогреватель под проектором барахлит», - напомнил невидимый Клевёр.
- Пускай, - кивнула Лили.
«Выключи всю эту… эту аппаратуру к… к демонам подгорным, - посоветовал Рдис. – И дуй по своим личным на всех трех лапах».
- Я – не трехлапая, - не согласилась Лили. – Я – счастливая. И у меня есть дом.
И тут Лили поняла, почему она до сих пор здесь. Это стало таким же кристально ясным, как снег на пленке ее посетителя. Внезапный хлопок все-таки слетевшего с нарезки обогревателя даже не заставил ее вздрогнуть.
- Домо-ой? – протянула Лили, глядя на черные фонтанчики дыма.
…Домой – обратно в тишину глухонемых улиц, где с каждым шагом истошно вскрикивали раздавленные снежинки, и в виски колотились неуемные реки крови, и в ушах – только хрипы собственных легких. И дома – ледяные ребра батарей, плановая экономия освещения, окоченевшие трупики мышей по углам, доска дивана с каучуковым кочаном одеял и пледов и черствой горбушкой изголовья. И грелки – импровизированные, самодельные – пластиковые бутылки с редкой горячей водой из-под крана, которых не хватало даже для прогрева шерстяных носков, и чуть мощнее – тяжелые кастрюли с отварным картофелем. Лили пряталась от возмущенного теле-Главы под одеялами с головой, обнимала горячую кастрюлю, как любимую куклу, и снимала крышку. Тогда дышать становилось легче, и кашель исчезал в сыром пару. До следующего утра.
Оранжевые язычки шустро носились по жухлым лентам пленок кинопроектора, игриво ластились к желтому квадрату экрана и лихо отплясывали на пустых столах.
- Пускай, - сказала Лили и не услышала себя. – Пускай… Если хорошей зимы не будет, то и другой – не надо…
Она села на пол, подтянула колени к груди и сквозь долгожданную, сытую от тепла, дрему подумала: «Наконец-то я дома».
~~~~~
В тишине светлой, чисто вымытой кухни громко мурлыкал круглобокий холодильник. За плотным стеклопакетом мирно дремал присыпанный снежным пушком город.
- Всё стало одноцветным. Красиво.
- Мне тоже нравится.
Едва слышно тикал синенький будильник, скрупулезно подсчитывая вес молчания.
- Это наше будущее? – в круглых глазах, совсем несонных, мелькнуло беспокойство.
- Одно из возможных. Не нравится?
- Нет.
- Почему?
- Там слишком… тускло…
- Ты же хотел знания. Это подарок. Не понравился, значит…
- Нет, Миг, он неплохой. Просто… грустный очень.
- Все верно. Тебе сегодня стукнуло целых девять человеческих. Ты стал взрослым, и это странно…
- Спасибо, - сказал мальчик.
Миг растянул в довольной улыбке зубастую темно-сливовую пасть и исчез.
Мальчик поерзал на широком подоконнике и прижался лбом к стеклу, но холода не почувствовал.
В густой сирени неба висела бледная дуга месяца, рядом с ним проступала латунная пуговка солнца, цепляясь за острый клык Старой Башни.
@темы: мои ориджиналы, графоманство