[sapropel]

Древний лесбийский ориджинал.))

Игрушка.

Я смотрю в ее блеклые голубые глаза. Глаза – пуговицы. Круглые от страха. Как у куклы. Ирушка-игрушка. Неверные тени скользят по ее лицу. Запах страха. Тускло и тоскливо. Лучше я буду смотреть в пыльное подъездное окно, на грязный почтовый ящик или на облезлую стену – они более занятны, чем все ее фантазии и оправдания. Негромкий всхлип с ее стороны отвлекает меня от созерцания паутины, распятой между оконными рамами. Смотрю на нее – подбородок трясется, уже готова заплакать. Когда-то мне даже нравилось смотреть на то, как она плачет. Знаю, это звучит по-садистки, но у нее так трогательно, по-детски дрожал подбородок. И слезы. Ее крупные, прозрачные слезы. Как у маленькой девочки. Моя девочка… Нет, уже больше не моя. Жаль. Ага, а вот и слезы. Легки на помине. Нет, сегодня я не буду тебя утешать. Ты нашкодила, и я буду тыкать тебя носом в наделанную тобой же лужу. Возможно, потом пожалею и вымою. Возможно. Ну-ка, что ты скажешь сейчас? Наблюдаю. Кажется, Ирушка-игрушка станет сегодня Ирушкой-врушкой. Плачет в три ручья. Кто ее учил так плакать? Сердце сжимается. Наконец, выдавливает через приглушенные рыдания:
- Он.. Он.. Он изнасиловал меня…
Так, приехали. Черт, кто мне перекрыл кислород? Трудно дышать. Спокойнее. Теперь, можно.
- Врешь, - кажется, прозвучало вполне равнодушно. Вдох. Поехали дальше: – Ты прекрасно представляла, чем могла закончиться твоя ночевка у него дома. Я тебя предупреждала. Я просила тебя остаться у Тани или уехать со мной. Ты не послушалась меня. Не ври, что он тебя насиловал. Не ври. Мне.
Дьявол, как же в глотке-то першит. Где же я ее надсадила? Вроде не орала. Наоборот, шепотом говорю.
- Я не вру! Не вру! – и все это вперемешку с рыданиями. – Прости меня, прости меня, прости меня…
Твердит, как молитву. Нет, девочка, нам уже ни один бог не поможет, ни тебе, ни мне. Ты совершила непоправимое. Мораль сей басни: береги честь смолоду, бля. Но я почти тебе поверила. И поверила бы, если б не этот запах страха. Кислый, тошнотворный. Ответила бы ты мне, Ирушка-врушка, почему ты не его боишься, насильника, (на деле - своего первого любовника, первого мужчину), а меня? Почему? Все равно ведь не признаешься. Наверное, этого я не пойму никогда, может, и к лучшему. Как же я устала. Пора заканчивать с этой семейной сценой. Не терплю бытовуху. Фините ля. И занавес. Пока соседи на ее причитания не сбежались.
- Хорошо. Я проверю. Иди домой, Ир. Нечего тут высиживать. Я тебе позвоню. До этой поры исчезни. Это значит: не звони, не приходи, не подавай никаких признаков жизни. Ты меня поняла?
Тихое согласие от жалкого комочка, пропитанного запахом страха. И ее рука, слегка дернувшаяся по направлению к сумочке. Рефлексирует. Ладно, не буду добивать и мешать ей приводить себя в порядок. Ох, Ирка, Ирка. Будем гордыми и уйдем первыми. Я почти дошла до двери в квартиру как услышала за спиной шорох и ее потухший голос:
- Ты меня не простишь?
Черт. Огонек надежды в словах, как песчинка во плоти устрицы. Хреновая ты актриса, Ирочка. Гнилые помидоры по тебе скучают. Не оборачиваться. Чуть замедлить движения. Выдох. Вдох.
- Посмотрим. Уходи.
Застонала, открываясь, тяжелая дверь, ведущая в мое обиталище. В унисон ей скрипнула, не вовремя появившаяся, жалость. Но я уже закрывала замки и наглухо задраивала люки.

***
Через несколько дней я была неподалеку от ее дома, нащупывая на стене обшарпанного здания телефон-автомат. Занятие это было весьма увлекательным, поскольку: а) стояла ночь; б) вокруг не горело ни одного гребанного фонаря; зато я весьма отчетливо ощущала свой под правым глазом. Это «в». «Г» - левую же половину лица я вовсе не чувствовала, глаз не открывался, поэтому видимость была практически нулевой. Это было полным «Г». Причем с большой буквы.
С трудом нашарив телефонную трубку, я сунула в щель автомата жетон и набрала Ирин номер.
- Да, - послышался ее нежный голос.
- Ира, это я. Спустись к подъезду. Я жду.
- Хорошо, - тут же мне в ухо ударили гудки.
Бросив трубку болтаться бесхозной, я заковыляла к ее дому.
На мое счастье, время было поздним, и в окнах соседей Ирочки свет не горел. Прислонившись к прохладной стене, стараясь полностью слиться с ней, я стала дожидаться Иру. Минут через пятнадцать она выскочила из подъезда и закрутила головой, силясь меня увидеть. Я отпочковалась от стены, молча протянула руку и слегка дотронулась до нее. Она, тоненько взвизгнув, подпрыгнула от неожиданности и резко повернулась ко мне.
- Тише, это я.
- Господи, зачем же так пугать! У меня сердце в пятки ушло!
- Успокойся. Говори тише, - перебила я ее. Она тут же замолчала, и в воздухе повисло напряжение.
- У тебя дома кто-нибудь есть? – практически не разжимая губ, прошипела я. Сложно, а что делать. Лицо болит. Бля.
- Нет, нету, - удивилась она.
- Где родители?
- В командировку уехали, а Аня к своему уперлась ночевать.
- Вот и отлично. Пойдем, попьем у тебя чайку. Заодно и поговорим.
Ира помчалась на всех парусах вперед меня. И это дало мне возможность войти в подъезд без лишних вопросов. Нет, мне определенно сегодня везет. То ли у них во всем районе электричество вырубили? В подъезде света тоже не было.
- Ир, почему темно? – спросила я у быстро удаляющегося силуэта.
- Да придурки какие-то опять лампочки повыворачивали. Нарки, наверное.
О, боги, даруйте же здоровье этим «придуркам». А если они наркоманы, дай им Змей Героиныч, мягкого прихода.
Так, воспевая мысленные гимны, я ввалилась в прихожую и, старательно скорчившись над ботинком, начала возиться со шнурками. Ирка упорхнула на кухню и принялась хозяйничать, собирая на стол. Расправившись с несчастной обувью, я подползла к древнему, потрепанному ветрами бытовых склок трюмо и принялась оценивать нанесенный мне ущерб, рассматривая себя в потрескавшееся зеркало. Так. Неприятно, но завтра будет еще хуже. Это раз. С таким рылом попутку не поймаешь, поэтому придется оставаться здесь до времени приобретения более-менее благопристойного вида. Это два. Ирка испугается. Это три. Мда, и с одеждой порешать тоже придется. Надеюсь, что-нибудь удастся одолжить из Анькиного гардероба. Аня – это сестра Иры и мы с ней почти одинаковой комплекции. Ирка совсем маленькая. Хрупкая, как тростиночка. Ирочка-тростиночка... На поверхность моей памяти внезапно попыталось всплыть чье-то синюшное лицо, но в этот момент из кухни высунулась Ира с чашкой в руке и, увидев мое отражение в зеркале, подавилась словами. Я резко обернулась к ней, и она, захлебнувшись воплем «Охоспади!», выронила посудину из рук. Чашка разбилась. Не вовремя на нее религиозность напала. Не к добру это.
- Как говорится, не поминай всуе, - прохрипела я, усиленно улыбаясь. – Мда-а, чашку жалко…
Ноль реакции. Немая сцена. Ревизор приехал.
Совершенно невменяемая Ира, слегка покачнувшись, шагнула ко мне и наступила босой пяткой прямо на осколки. Заорав от боли, она заскакала на одной ноге, я же, рванувшись к ней, поскользнулась на мокром от чая линолеуме и рухнула всем весом на и без того несчастную Ирку. Теперь мы уже вопили в два голоса, барахтаясь на полу. К нашему концерту присоединилась непонятно откуда взявшаяся, вечно голодная до любви Иркина кошка. Когда до меня дошло, что в нашем дуэте появился кто-то лишний, я дико расхохоталась. Все признаки истерики были налицо. К сожалению, я сразу не сумела остановиться даже, когда Ира внезапно начала плакать. Наконец, наступив на горло своей лебединой песне, а вернее, гусиному гоготу, я сумела-таки обрести вертикальное положение. Увидев, в каком состоянии моя девочка, я плюнула на себя и с усилием (она еще пыталась пинаться) подняла ее с пола и увела на кухню.
Когда валерианка была выпита теми, кому она полагалась, Ирина нога перевязана, а я вымыта и намазана всякой лечебной гадостью, мы переселились на тахту в ее комнате и принялись распивать белое вино. Тихо играла музыка, на коленях у меня мурлыкала кошка, получившая свою дозу валерианки, и мягкий свет бра путался в ириных волосах… Мне стало так хорошо, что я, наверное, задремала и пропустила Ирин вопрос.
- Что? – сонно улыбнулась я.
- Так ты удостоверилась, что я говорила тебе правду? – на ее лице застыло неумолимое выражение.
Желание улыбаться, как и спать, пропало моментально. Я ляпнула:
- Ирочка, девочка моя, теперь это уже неважно.
Видимо, я все-таки не совсем проснулась, ибо в следующую минуту по ее гневно загоревшемуся взгляду поняла, что выдала что-то не то. Что-то явно не то.
- Ты... – задохнулась она и замялась, не найдя сразу подходящих для меня определений.
Этой заминкой я и воспользовалась, чтобы поцеловать ее. Моля всех богов послать на меня смирение, я оторвалась на минуту и, преданно заглядывая ей в глаза самым виноватым (из тех, что у меня были в арсенале) тоном прошептала: «Прости меня»…

Послесловие.
Несколько месяцев спустя, в реке N. рыбаками был найден труп неизвестного мужчины.
Я же через пару лет переехала в другой город. Ирочка, насколько я знаю, жива и здорова, замуж пока не вышла. Знаю, что она ждет меня. Мы с ней не созваниваемся. Она мне не звонит, потому что боится потерять последнюю надежду на мое возвращение, а я – потому, что не хочу отнимать ее.

Да будет так.